МИРОВОЙ КРИЗИС
1911 – 1918.
Уинстон С. Черчилль.
Сокращённое и пересмотренное издание
С дополнительной главой о сражении при Марне.
Книга 1. “1911 - 1914”. Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2005 – 2007г, с издания:
“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert (Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York
ISBN-13: 978-0-7432-8343-4
ISBN-10: 0-7432-8343-0
Полдень. Летняя отрада.
Дрёма, тишь. Ручей журчит.
В сон ворвался рокот ада -
Барабан вдали стучит.
Он повсюду, звук зловещий
Между солнцем и травой -
Братья наши пушкам в пищу
Маршируют на убой.
"Шропширский паренёк", XXXV.*
(Везде, где это отдельно не указано, перевод Crusoe).
Часть первая
Моей жене.
Оглавление.
Глава 2. На пути к Армагеддону.
Глава 5. Фронт Северного моря.
Глава 6. Ирландия и европейское равновесие.
Глава 9. Война: переправа армии.
Глава 10. Вторжение во Францию.
Глава 13. Антверпен и порты Канала.
Глава 15. Коронель и Фолкленды.
Глава 16. Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.
Предисловие.
За десять послевоенных лет я написал четыре тома, теперь они сведены к одной книге. Я давно желал соединить материал в единое целое и придать работе форму, доступную широкому читателю. Книги предыдущего издания выходили с интервалом в два года: отсюда неизбежные повторы и диспропорции. Более того: на свет успело появиться множество печатных трудов, и сегодняшний читатель знает не в пример больше. В новом издании весь материал переработан, и продолжительное повествование получило сжатую форму. Я не увидел нужды в существенном изменении фактической основы, принципы изложения и выводы остались теми же, что и были. Основные документы перепечатаны в неприкосновенности. Вместе с тем, удалена масса технических подробностей и некоторые, потерявшие смысл за десять послевоенных лет, оправдания моей собственной деятельности. Я уделил первостепенное внимание главной теме повествования и отодвинул частные, связанные с моей работой, вопросы.
Тем не менее, и повсюду, где это оказалось возможным, использованы новые сведения. Эпизод с отставкой лорда Фишера несколько изменён. Теперь я вижу дело по иному, разоблачения в мемуарах Асквита и биографы самого Фишера осветили поведение старого адмирала куда как менее милосердным светом. Я изучил новейшие и достоверные материалы и существенно дополнил рассказ о великих битвах во Франции. Но суть моих взглядов не изменилась, и я остаюсь при прежней критике ошибок военного времени в морских, военных и политических делах.
Новая редакция выдержана в едином стиле: автор, в меру своих сил, следует методам Дефо и использует композицию “Записок кавалера”. Исторические эпизоды нанизаны на прочную нить беспристрастных воспоминаний. Работа не претендует на всеобъемлющий охват событий, но поможет найти ключевые проблемы и важнейшие решения в неимоверной массе материалов о войне. Я вознамерился и постарался – усердно и честно – раскрыть перед читателем ход и подоплёку военных дел. Случилось так, что большая часть десяти или даже двенадцати лет моей жизни во времена Великой войны прошла за работой на ответственейших постах: первый лорд Адмиралтейства, министр военного снабжения. Я оказался в потоке грандиозных событий и досконально знаю их подоплёку.
Читатель найдёт в книге факты, цифры и выводы: я ручаюсь за их достоверность. Отдельные тома переведены на семь, а то и более, языков, стали предметом критики и обсуждений в тысячах статей. Но я не желаю переделок - малозначительные вопросы по существу общщих выводов не дают к тому повода, перед вами завершённый труд и я уверен, что историки будущего не поколеблют его в неотъемлемых основах.
Уинстон С. Черчилль,
Чартвелл, Кент.
1 июля 1930.
Глава 1.
Чаша гнева.
1870-1904.
В благословенные дни королевы Виктории мало кто мог вообразить будущее с его жесточайшими испытаниями и великими победами. Граждане привычно толковали о славе британской империи, восхваляли Провидение за заботу, за спокойное довольство, за благополучное избавление от многих опасностей длинного пути.
История военных усилий британского народа в изложении для школьников, завершалась падением Наполеона; казалось, что ничто на море и суше не может превзойти величия Ватерлоо и Трафальгара. Невиданные, небывалые виктории мнились предназначением, подобающим финалом долгой юдоли островного народа, исходом тысячелетних дерзаний, завершением пути от малости и слабости к мировому главенству. Три раза за три столетия Британия спасала Европу от военного порабощения. Три страны, Нидерланды, Бельгия и Люксембург троекратно оказывались в лапах военных насильников: Испании, французской монархии, французской империи. И трижды, Британия, оружием и политикой, в союзах и в одиночестве, опрокидывала агрессора. Всякий раз борьба начиналась при полном превосходстве врага, каждая схватка затягивалась на долгие годы, Англия рисковала всем и всегда выигрывала; последняя победа стала и величайшей: мы обрели её среди грандиозных руин, в битве с неприятелем самой ужасной силы.
Именно такими словами учитель завершал урок; как правило, на этом заканчивался и учебник. История показывает как страны и империи поднимались к зениту могущества, блистали, перерождались, терпели крах. Со времён королевы Елизаветы, Англия, троекратно и успешно, преодолела один и тот же путь, прошла через одну и ту же последовательность грандиозных событий: мыслимо ли четвёртое повторение? Вообразимы ли дела куда как большего размаха? Но случилось и мы, живущие сегодня, тому свидетели.
Неимоверная мощь противоборствующих сторон и чудовищные средства разрушения отличают Великую войну от боевых схваток древности; предельная безжалостность – от войн современности. Военные кошмары всех времён явились разом, одновременно и мирное население, наравне с солдатами, нашло себя в их гуще.
Великие державы отринули просвещённость перед угрозой самому государственному бытию. Германия встала на путь террора, распахнула врата ада, и жертвы насилия пошли за ней следом, шаг за шагом, в отчаянном и понятном желании мести. Каждый случай поругания человечности, любой отход от норм международного права побуждал к ответным, новым репрессалиям, нарушителю воздавалось надолго и сторицей. Борьба шла непрерывно, без перемирий и переговоров. Раненые солдаты умирали на нейтральной полосе среди гниющих мёртвых тел. Торговые и нейтральные суда, плавучие госпитали шли на морское дно; тонущих предоставляли собственной участи, удержавшихся над поверхностью вод расстреливали. Счёт шёл не на отдельных людей, но на целые народы и их морили голодом: истово, чохом, без различия пола и возраста, в надежде привести к покорности. Артиллерия крошила города и памятники. Бомбы падали, не разбирая цели. Ядовитые газы многих сортов душили и жгли солдат, для кремации живых людей выдумали особый, жидкий огонь. Объятые огнём человеческие останки падали с небес, моряки медленно умирали от удушья в темноте морских глубин. Военным усилиям мешало лишь оскудение людского поголовья. Не армии, но народы потерпели в годах борьбы и бежали с единого, огромного поля брани; вся Европа, большая часть Азии и Африки обратились в сплошное военное ристалище. К концу битвы, для христианнейших, просвещённых и учёных государств оставалось лишь два запрета - на пытки и каннибализм: в них не было практической пользы. Но мужественные сердца людей вынесли всё: мы, наследники каменного века, потомки покорителей природы с её тварями и катаклизмами, приняли ужасную, братоубийственную муку в неожиданной стойкости. Разум высвободил душу из средневековой робости и человек вышел на смерть в природном достоинстве. Нервная организация людей двадцатого века вынесла моральные и физические тяготы непосильные для наших примитивных предшественников. Человек остался непоколебим в непрерывной череде испытаний, он шёл в ад бомбардировок, возвращался из госпиталя на фронт, выходил против стай голодных субмарин и не терял себя, но нёс через муки свет здравого и милосердного разума.
В начале двадцатого века никто не замечал скорости развития цивилизации. Народы познали свою истинную силу лишь в конвульсиях битвы. И после первого года войны вряд ли кто-то понимал, какие ресурсы – воинские, материальные, духовные, чудовищные, почти неисчерпаемые - стоят за каждым из противников. Чаша гнева переполнилась, накопленная мощь хлынула через край богатых закромов. Цивилизованные сообщества наливались соками со времени наполеоновских войн и почти не мерились силами с 1870 года. Местами и временами случались военные эпизоды. По поверхности, непрерывно и спокойно подъемлемой приливом, пробегало и спадало волнение. Ужасный звук труб Армагеддона застал человечество в невиданных доселе силах, в состоянии, невообразимом и для самого оптимистичного ума прошлого, в неустрашимости, выносливости, способности мыслить, заниматься науками и машинерией, в умении организовывать дела.
Викторианская эпоха прошла в накоплении общественных средств, но росли не только груды материальных ценностей: весь мир развивал и умножал элементы и факторы государственной силы. Образование распространялось среди многомиллионных народных масс. Наука отпирала неисчерпаемые кладовые природы. Перед нами распахивались двери, одна за другой. Человечество несло свет в тёмные и загадочные прежде ходы, разрабатывало и открывало для общего пользования штольню за штольней, штрек за штреком и в каждой галерее находились ходы в две новые, а то и более. Каждое утро мир узнавал о запуске новых машин. Наступал вечер, время отдыха и ужина, но машины продолжали работу. Мы спали, а колёса продолжали крутиться.
Общественный разум не отставал. Дизраэли говорил о начале девятнадцатого столетия: “В те дни Англия была домом для немногих – для очень немногих.” Каждый год правления Виктории разрушал и двигал границы. Каждый год новые тысячи частных людей задумывались о своей стране, о её истории, обязанностях перед прочими державами, перед миром, перед будущим и осознавали огромную меру личной ответственности за наследство, полученное по праву рождения. Каждый год широкое сообщество квалифицированных рабочих получало изрядную порцию новых материальных довольств. В какой-то мере, прогресс облегчил и трудный удел народных масс. Улучшилось здоровье и телосложение популяции тружеников, жизнь мастерового и его детей стала светлее, умножились гарантии на случай некоторых, самых тяжких ударов судьбы, пролетарий заметно вырос числом.
Взревели трубы войны и у каждого класса, у всех чинов и званий нашлось что-то для отечества. Одни предоставили нуждам страны свой ум, другие – богатство, кто-то вложил в дело энергию и азарт предпринимательства, иные – замечательную личную храбрость, упорство силы, терпение слабости. Но никто не дал больше и с большей охотой, чем простые люди - женщины и мужчины, без никаких сбережений, с единственным источником пропитания – нерегулярным месячным жалованием, с имуществом из скудной домашней утвари и носимой одежды. Они живо различали добро и зло, хранили верность привычным знамёнам, любили и гордились отечеством. Именно они отвели от нас беду в долгих испытаниях: мир не видывал подобных людей.
Но эволюция не остановилась у какой-то государственной границы. Во всех суверенных странах, малых и великих, неуклонно рос национализм и поднимался патриотизм; во всех государствах, свободных и несвободных, бытовали законные организации и институты – объединения граждан, они пестовали народное чувство и придавали ему вооружённое направление. Не пороки, но более добродетели национального духа получили неверное или вредное развитие от правителей и привели их к гибели, а мир - к катастрофе.
Как велик их грех, в чём, на деле, повинны руководители Германии, Австрии, Италии, Франции, России, Британии? Можем ли мы предположить в этих высокопоставленных и ответственных людях злокозненные намерения и волю к исполнению чёрного дела? Если изучение причин Великой войны и вызывает какие-то эмоции, то это, прежде всего, ощущение скверного контроля человека над ходом дел мировой важности. Прекрасно сказано - “людям более чем свойственно ошибаться в своих планах.” Не будем спешить с обвинением побеждённых во всех грехах, равно как и с полным оправданием победителей, но вообразим самого компетентного человека: ум его не безграничен, авторитет пререкаем, он действует среди общественного мнения и может работать над трудной задачей лишь временами и отчасти; поставим полномочного эрудита перед сложнейшей задачей, перед проблемой, много выше его возможностей, огромной, переменчивой во времени, с неисчислимым количеством деталей – вообразим всё это и задумаемся. Более того - одно событие влекло за собой другое и никто не смог разорвать их цепь. Германия тащила всех за собой, в жерло вулкана, бряцая оружием, упорно, безоглядно и грубо. Это истина, но непременное и яростное негодование России и Франции двигалось Германией и ею же двигало. Что могла предпринять Британия? Возможно, что какие-то уступки в материальных интересах, некоторые обязывающие шаги - дружеские и, вместе с тем, непреклонные - могли бы своевременно примирить Францию с Германией и дать миру великий союз: единственный способ сохранить спокойствие и процветание Европы. Я не могу этого утверждать, но знаю лишь одно: мы, со всевозможными усилиями вели страну в сгущающихся сумерках вооружённого мира, старались уйти от войны сами и отвести прочих, но когда случилось – прошли через шторм и спасли Британию.
Вражда Франции и Германии началась издавна, здесь нет нужды перечислять древние инциденты, писать историю столетних конфликтов, равно как и оценивать правоту или провокативность действий той или иной стороны. Откроем историю Европы с новой главы: 18-го января 1871 года, Версальский дворец, германский триумф, провозглашение единой немецкой империи. Звучат слова: “Европа потеряла госпожу и обрела хозяина.” В мир вошла молодая, могучая держава с основанием в обильном населении, вооружённая науками и познаниями, организованная для войн и коронованная победой. Истощённая, побитая, расчленённая, одинокая Франция, обречённая решительным и усугубляющимся демографическим упадком, лишилась Эльзаса, Лотарингии и ушла на второй план, в изоляцию, со стыдом и в скорби об утраченной славе.
Но вожди германской империи не питали иллюзий и видели в поверженном антагонисте грозный нрав и непреклонную решимость. “То, что мы добыли оружием за полгода – говорит Мольтке – придётся защищать оружием полвека, чтобы не потерять снова.” Бисмарк, с его рассудительностью, пожелал ограничиться Эльзасом, но военные вынудили взять вдвое, и германский канцлер встревожился: с той поры и до конца политической карьеры, предвиденье мрачного будущего не оставит его.
В 1875 году Германия вознамерилась вновь сокрушить возрождающуюся Францию. На этот раз, настроение мирового сообщества и решительное противодействие Британии обуздали Бисмарка и канцлер, с присущими ему энергией и талантом, приступил к защите германского господства и имперских завоеваний системой международных союзов. Он знал, что цена мира с Францией слишком высока для Германии. Он понимал, что его детище, новая империя, не уйдёт неизбывной ненависти грозного народа. Он видел непререкаемый императив и, с необходимостью, выводил из него следствия. Германия не могла позволить себе более врагов. В 1879 году, канцлер заключил союз с Австрией. Через четыре года партнёрство расширилось до Тройственного союза: Германия, Австрия, Италия. Секретный договор 1873 года вовлёк в альянс Румынию. Но одной страховки категорически не хватало: потребовался и появился договор перестраховки. Тройственный союз не помогал канцлеру в главном страхе: возможной коалиции Франции и России. Он понимал, что ничем не сбалансированное объединение с Австрией нёсёт в себе естественные предпосылки франко-русского сближения. Не стоит ли поработать над союзом трёх императоров – германского, австрийского и русского? Это принесёт ошеломительные преимущества и прочную безопасность. Прошло шесть лет; в 1887 году, интересы России и Австрии столкнулись на Балканах, конфликт разрушил главную, безукоризненную схему Бисмарка и канцлер – за неимением лучшего – обратился к договору перестраховки с Россией. Договор защитил Германию от агрессии со стороны объединённых России и Франции. Другая сторона, Россия, упрочилась на Балканах: австро-германский союз обязался не препятствовать русским интересам на полуострове.
Канцлер шёл на предусмотрительные меры и пускался в умелые предприятия с целью дать Германии мир и довольство плодами победы. Система Бисмарка предполагала непременную и продолжительную дружбу с Великобританией. Это диктовалось необходимостью: все знали, что Италия никогда не пожелает войти в какие-либо дела, чреватые войной с Англией; сегодня нам известно, что Рим настоял и выразил свою волю в особой статье оригинального, секретного текста договора о Тройственном союзе. Поначалу, Британия весьма благоволила альянсу трёх. Франция лечила раны в изоляции, Германия утвердилась в положении континентального гегемона и пользовалась всеми преимуществами бурного индустриального развития: так прошёл конец девятнадцатого века. Политика Германии поощряла Францию искать утешения в колонизации новых земель: Бисмарк уводил Францию из Европы и, попутно, способствовал удобным для Германии франко-британским трениям и соперничеству.
В Европе стало сумрачно, но тихо, Германия процветала в мощи и великолепии – так продолжалось двадцать лет, до 1890 - года падения Бисмарка.
Железный канцлер ушёл от долгих трудов, и новые власти кинулись крушить его совершенную политическую конструкцию. Скверное турецкое управление довело Балканы и Ближний Восток до опасной точки возгорания. Прилив пан-славянизма и сильное антигерманское общественное течение в России набирали силу и размывали основание договора перестраховки. Рост германского аппетита сопутствовал процветанию страны. Европы более не хватало, империя обратила взор к колониям. Германия превзошла всех в армии и задумалась о флоте. Молодой император, свободный от опеки Бисмарка, нашёл в преемнике канцлера – Каприви – и новых государственных чинах меньшего ранга обходительных помощников; началось радостное освобождение от обузы гарантий и предосторожностей: опор германской безопасности. В виду Франции, постоянного и явного врага, император отбросил договор перестраховки с Россией и, через несколько времени, начал соперничать с Британией на морях. Два роковых решения положили начало медлительным процессам; прошли годы, пришло время и мир увидел результат.
В 1892 году дела пошли вопреки всей политике Бисмарка. Россия и Франция заключили военную конвенцию. Союз не имел немедленного эффекта, но, на деле, изменил Европу. С этого времени, бесспорное - и благоразумное - господство Германии на Континенте сменилось балансом сил. В Европе образовались две мощные комбинации, два объединения безмерных военных ресурсов; они соседствовали, медленно оборачиваясь друг против друга.
Перегруппировка великих держав причинила Германии заметное неудобство, ничуть не угрожая войной. Настроение Франции не претерпело изменений, страна не могла не мечтать о возврате отнятых провинций, но французский народ в основе своей миролюбив, все общественные слои помнили о страшных последствиях войны и ужасной мощи Германии.
Более того, Франция не полагалась на Россию в обстоятельствах одностороннего конфликта с Германией. Договор подписан, но начинает действовать лишь в случае германской агрессии. Что значит “агрессия”? Основательно вооружённые стороны сходятся в споре: в какой именно момент тот или этот спорщик становится агрессором? России, по любому счёту, остаётся широкое поле для действий по собственному усмотрению, она рассудит дело и примет во внимание все обстоятельства, но рассуждения пойдут под возможный аккомпанемент заявлений о чужой для страны войне и миллионах русских жизней. Слово царя, конечно же, твёрдо. Но попытка бросить нацию в доблестную и непопулярную битву иногда губит и царей. Политика великой страны при чрезмерной зависимости от настроения одной-единственной персоны может измениться с устранением последней.
Итак, германское давление давало многие поводы к началу войны, но Франция не была вполне уверена в непременном выступлении России.
Так выглядел баланс сил, пришедший на смену несомненному доминированию Германии. Британия осталась вне обеих систем, нас защищало подавляющее и до поры неоспоримое превосходство на морях. Ясно, что позиция Великобритании имела особую важность: наш переход в тот или иной лагерь обеспечивал союзникам Англии решающее преимущество. Но лорд Солсбери не выказал желания воспользоваться благоприятной ситуацией. Он продолжал следовать традиции: дружелюбные отношения с Германией и невозмутимая отстранённость от запутанных дел Континента.
Германия с лёгкостью отошла от России, но отчуждённость в отношениях с Англией укоренилась, хоть и дала всходы далеко не вдруг. Должно было постепенно разорвать и разрушить многие связи и основания. Великобританию и ведущую страну Тройственного союза накрепко связывало многое: родство царствующих фамилий, естественность коммерческих отношений, старинный англо-французский антагонизм, память о Бленхейме, Миндене и Ватерлоо, долгие споры с Францией о Египте и колониях, русско-британское недоверие в азиатских делах. Английская политика не препятствовала Германии в новых, колониальных устремлениях: мы не раз, как, например, в случае с Самоа, активно помогали немцам. Солсбери полностью откинул соображения стратегии и обменял Гельголанд на Занзибар. Германская дипломатия не отличалась любезностью и при Бисмарке. Немцы постоянно искали нашей помощи в напоминаниях, что иных друзей у Британии нет. Они пытались впутать нас в мелкие неприятности с Францией и Россией. Каждый год Вильгельмштрассе пытливо искало на Сент-Джеймском дворе новых услуг и уступок – ежегодный аванс в уплату за добрую дипломатическую волю. Каждый год немцы пакостили нам в делах с Францией и Россией под нравоучения о счастии для Британии – страны глубоко непопулярной и окружённой могучими врагами - иметь друга в лице Германии. Кто бы в Европе считался с Англией, исчезни или переметнись на другую сторону германская помощь и влияние? За двадцать лет подобных манифестаций в Форин офисе успело вырасти и проникнуться стойким антигерманским духом целое поколение британских дипломатов.
Дипломаты стенали, но Англия шла традиционным политическим курсом. Империя беспечно взирала на колониальное распространение Германии. Растущий градус торгового соперничества не шёл ни в какое сравнение с ростом и значением взаимной коммерции. Мы нашли друг в друге наилучших во всей Европе торговых клиентов.
В 1896 году, после рейда Джеймсона, император Германии поздравил президента Крюгера известной телеграммой: сегодня мы знаем, что послание не было личной инициативой кайзера, но государственным решением. Британия ответила лишь кратковременной сердитой вспышкой. Обратимся к времени бурской войны: приступы германского гнева и попытки сколотить антибританскую коалицию из государств Европы не отвратили Чемберлена от идеи союза с кайзером; в том же, 1901 году, Форин офис предложил включить в альянс Японии и Британии третью страну – Германию. В те времена, франко-британские разногласия были чуть ли не серьёзнее британо-германских, а на наше морское превосходство всерьёз не покушалась ни та, ни другая сторона. Мы равно отстояли от Тройственного союза, франко-русской конвенции и не имели желания ввязываться в континентальную свару. Старания Франции вернуть потерянные провинции не находили отклика ни в одной политической партии, английское общество оставалось к ним безразлично. Мысль о сражениях британской армии на Континенте против могучих европейских врагов воспринималась всеми как верх глупости. Лишь угроза главному жизненному нерву Британской империи могла прервать наше безмятежное и терпимое безучастие в континентальных делах. И угроза воспоследовала.
“Среди великих держав лишь Англии непременно нужен сильный союзник на Континенте и она не найдёт лучшего, чем объединённая Германия; никто, кроме нас, не отвечает всей совокупности британских интересов: мы никогда не притязали на власть над морями” – так завещал Мольтке.
С 1873 по 1900 год флот Германии ничуть не намеревался войти в необходимую для “войны с великими морскими державами” силу. Но 1900 год стал переломным: Германия приняла Морской закон.
Преамбула документа звучала так: “В сложившихся условиях, для защиты германского товарооборота и коммерции нам не хватает лишь одного: линейного флота, достаточного для того, чтобы даже самый сильный из возможных неприятелей увидел в морской войне с нами возможную угрозу собственному превосходству на морях.”
Решение первенствующей в сухопутных вооружениях страны Континента завести второй – как минимум – по силе флот стало событием первой величины в международных отношениях. Успешное исполнение германских намерений с несомненностью возвращало нас, островитян Британии, в прошлое: в подобные и ужасные для Англии исторические обстоятельства.
До сих пор британские морские приготовления исходили из двухдержавного стандарта, а именно: флот Англии должен убедительно превосходить объединённые морские силы двух следующих за нами сильнейших морских держав, в те дни - Франции и России. Возможность появления на морях третьего европейского флота, сильнейшего чем каждый из двух упомянутых, меняла жизнь Британии самым серьёзным образом. Германия вознамерилась строить флот. Немцы, не обинуясь, собрались помериться с нами силой на морях и мы более не могли оставаться в “блестящей изоляции” от европейской системы.
Пришлось искать надёжных друзей. Один нашёлся на противоположном конце света – островная, как и мы, империя; в той же, что и Англия, опасности. Союз между Великобританией и Японией был оформлен в 1901 году. Мы более не могли позволить себе опасные, чреватые конфликтами, разногласия с Францией и Россией. В 1902 году правительство Бальфура и Лансдауна твёрдо взяло курс на улаживание спорных вопросов с Францией. Но прежде мы подали Германии открытую для дружеского пожатия руку. Немцев пригласили в союз с Японией. Кайзеру предложили помощь в разрешении марокканского вопроса. Оба предложения были отвергнуты.
В 1903 году началась война России с Японией. Германия склонялась на сторону России; Британия осталась при обязательствах по договору с Японией, поддерживая, в то же время, хорошие отношения с Францией. Европа выжидала исхода войны на Дальнем Востоке. Результат поразил всех наблюдателей, за исключением одного. Япония разгромила врага на море и на суше, русское государство затряслось во внутренних конвульсиях и положение в Европе претерпело значительные изменения. Германия обратила своё влияние против Японии, но, в огромной степени, укрепилась за счёт русского коллапса и вернула себе господство на Континенте. Последовали немедленные, самонадеянные и повсеместные демонстрации немецкой силы. Положение Франции вновь пошатнулось, страна оказалась в изоляции, перед реальной угрозой и, в нарастающей тревоге, искала союза с Англией. Прозорливые государственные мужи Британии заблаговременно распознали истинную военную силу Японии, союз дал нам выгоды небывалой силы и безопасности. Наш новый друг, Япония, торжествовал; древний враг, Франция, искал дружбы в Лондоне; германский флот оставался на стапелях и все британские броненосцы могли спокойно идти домой из китайских морей.
Мы уладили оставшиеся трения с Францией и, в 1904 году, подписали англо-французское соглашение. Документ содержит много разных статей, но суть такова: Франция прекращает противостоять Британии в Египте, мы предоставляем Франции широкую поддержку в видах на Марокко. Консервативная партия аплодировала договору: мысль о германской угрозе успела укорениться среди её членов. Союз приветствовали и либералы, в чём-то близоруко, как шаг к всеобщему миру, как устранение недоразумений и разногласий меж Британией и нашим традиционным неприятелем. Итак, союз одобрили все. Вопреки общему мнению высказался лишь один мудрый наблюдатель. “Я убеждён, непререкаемо и скорбно – заявил лорд Розберри – что договор будет чреват трудностями, но вряд ли приведёт к миру.” Обе партии Британии с совершенно разных позиций, но в равном негодовании отвергли непрошенный комментарий и вылили на автора ушаты порицаний.
Итак, Англия вышла из изоляции, вновь появилась в Европе и приняла сторону противников Германии со всеми вытекающими последствиями. Впервые после 1870 года, Германии приходилось считаться со страной, пришедшей извне, с никоим образом не уязвимой державой, с невозможностью, буде придётся, поразить её в борьбе один на один. Жесты кайзера могли привести к отставке Делькассе в 1905, явление Германии “в блистающей броне” – утихомирить Россию в 1908, но самосильный остров, господин морей, препоясанный флотом, не был склонен угодничать.
До появления Британии, Тройственный союз, в целом, был сильнее Франции и России. Война с двумя странами стала бы ужасным испытанием для Германии, Австрии и Италии, но в исходе сомневаться не приходилось. Вес Англии упал на чашу весов, Италия сошла с противоположного конца рычага и Германия, в первый раз после 1870 года, уже не могла считать свою сторону сильнейшей. Покорится ли она? Сможет ли молодая, растущая, амбициозная империя смирить свои притязания, согласится ли она жить в новой Европе, где воля кайзера - не закон в последней инстанции, о чём Германию – при нужде – уведомят: разумеется, вежливо; возможно, что и исподволь, но, в любом случае, очень убедительно. Всё обойдётся, если Германия и её властелин смогут приучить себя к привычной для Франции, России, Англии сдержанности и жить по общему закону в свободном и удобном соседстве. Но смогут ли? Терпим ли для Германии союз держав, стран под суверенными стягами, коалиция за пределами немецкого влияния; смирится ли она с силой, глухой к притязаниям, но отзывчивой лишь на заслуженные просьбы; с альянсом, способным без страха отразить агрессию? История последовавшего десятилетия дала ответ.
Великие державы медленно оборачивались и постепенно вооружались друг против друга в нарастающем антагонизме, а рядом, в слабейшей из империй, шли процессы дегенерации, равно опасные для общего спокойствия. Германия опиралась на злоупотребления Порты, но в Турции пробудились силы, грозящие гибелью старым порядкам. Христианские государства Балкан крепли из года в год и ждали удобного случая для освобождения единоверцев из под тягот дурного турецкого управления. Рост национального духа во всех областях Австро-Венгрии до предела напряг и растянул скрепы неловко сшитой, распадающейся империи. Страны Балкан видели свой путь в спасении соплеменников, в возврате территорий, в объединении. Италия алчно следила за распадом Турции и тревогами Австрии. Россия и Германия в глубоком волнении смотрели на юг и восток: там, на Балканах, зрело начало неизбежных событий с далеко идущими последствиями.
Правители Германии упорствовали во множестве крайне неразумных действий: результатом стала война в скверных для страны условиях.
Воля кайзера предписала держать Францию в постоянном напряжении. Россию - не только двор, но и весь русский народ,, в час его слабости, должно было уязвлять ядовитыми оскорблениями. Тихую, глубокую и сдержанную неприязнь британской империи надлежало подогревать постоянными и повторяющимися покушениями на морское господство – основу нашего бытия. Так и только так могли образоваться условия начала войны, Германия обратила агрессию против дела рук своих, она вызвала к жизни комбинацию сил, способную сопротивляться немецкому могуществу и, в конечном счёте, уничтожить его. Чаша гнева излилась на мир в конце долгого пути. Мы брели по нему десять тревожных лет.
В писаниях преходящей злободневности десятилетний период довоенной деятельности правительства Британии трактуется двояко: мы совершенно не чуяли беды или, наоборот: тщательно скрывали от беспечной нации тайное знание и пророческие предвиденья. На деле и по отдельности оба мнения неверны; правда лежит в их соединении.
Правительства и парламенты того времени не верили в приближение большой войны и твёрдо намеревались предупредить подобное развитие событий, но мрачные предположения постоянно владели умами министров и, время от времени, напоминали о себе тревожными событиями и тенденциями.
Десять лет прошли в умственном разладе, двойственность стала лейтмотивом британской политики, государственные люди, ответственные за безопасность страны, жили одновременно в двух мирах. Один был вещный, видимый, космополитический, хлопочущий в спокойных занятиях; другой – воображаемый, “за порогом”; он мог уйти в область совершеннейшей фантазии и, через мгновение, чуть ли не ворваться к нам из запредельности - иной мир, бездонное жерло катастрофы, с кружащимися в конвульсивном танце страшными тенями.
Глава 2.
На пути к Армагеддону.
1905-1910
Пусть любознательный читатель, желающий вникнуть в суть истории и замысел автора, следует за мной, не упуская ни одного из важных событий во множестве мест. Мы увидим картину предвоенного сухопутного и морского противостояния, но этого недостаточно: нам надо знать последовательность предшествующих причин. Нам необходимо познакомиться с адмиралами и генералами, изучить организацию армий и флотов, понять основы стратегии на суше и море; мы не уйдём от подробностей кораблестроения и артиллерийского дела, увидим систему предвоенных союзов, будем следить за медленным ростом межгосударственных напряжений, присмотримся и разглядим в глобальных делах скромные, но неотделимые от нашей истории нити: борьбу партий, движение людей в течениях политических сил.
В предыдущей главе речь шла о великих державах и империях, мировом балансе и обширных государственных комбинациях. Нужды повествования требуют на время ограничиться нашими островами и заняться британской политикой, её персоналиями и группировками, как сиюминутными, так и некраткими.
В 1885 году, мне, как молодому офицеру, оказали честь отобедать с сэром Уильямом Харткортом. По ходу беседы (увы, но боюсь, что принял в ней слишком активное участие) я задал вопрос: “И что же тогда произойдёт?” “Мой дорогой Уинстон – ответствовал маститый викторианский государственный муж – опыт многих лет убеждает меня в том, что не произойдёт ровно ничего.” Мне кажется, что со времени нашего обеда ничто не преминуло произойти. Великие международные трения усугублялись одновременно с межпартийной борьбой в Британии. Масштаб придал событиям форму и сегодня викторианская эпоха кажется лишь цепью мелких происшествий. Маленькие войны великих народов, серьёзные споры о мелочах, умеренные, благоразумные, осторожные действия людей острого и сильного ума – всё это осталось в ушедшем времени. Рябь на поверхности утекшей воды, игрушечные водовороты: нас несло плавными струями, но пал потоп, река разом обратилась в бурлящую стремнину и мы претерпеваем в ней и сегодня.
Я начинаю отсчёт новых, жестоких времён с 1896 года - рейд Джеймсона, провозвестник, если и не самая причина войны в Южной Африке. Война породила хаки-выборы, протекционистское движение, ввоз китайских рабочих, бурную реакцию общества и триумф либеральной партии 1906 года.
Победа либералов побудила палату лордов к яростным наскокам. К концу 1908 года, популярная партия с увесистым большинством парламентских мест оказалась на деле беспомощной: либералов спас бюджет Ллойд-Джорджа (1909). Обсуждение финансовой сметы вылилось в ещё большую провокацию для обеих сторон: верхняя палата попрала конституцию и отвергла бюджет, ошибочно и грубо. Последовали всеобщие выборы - два голосования в 1910 году, Парламентский акт, борьба за Ирландию, страна оказалась на пороге гражданской войны. Итак, двадцать лет непрерывных партийных действий нарастающей вредоносности, в разгорающейся ярости, при растущих рисках: дело дошло до крайности; казалось, что лишь военная сила сможет остудить горячие головы и утихомирить повсеместные страсти.
В 1902 году лорд Солсбери ушёл в отставку. Он был премьер-министром и министром иностранных дел, начиная с 1885 года, с коротким – так видится по прошествии времени – перерывом. За семнадцать лет его премьерства у либеральной партии не было практического доступа к управлению, лишь краткое время в правительстве при большинстве в сорок голосов ирландских националистов. Тринадцать лет консерваторы пользовались монолитным парламентским большинством в 100-150 голосов при дополнительной поддержке палаты лордов. Долгий срок правления пришёл к концу. Желание перемен, ощущение неизбежных реформ витало в воздухе. Эпоха окончилась.
За Солсбери пришёл Бальфур. У нового главы Кабинета не было ни одного шанса. Он унаследовал истощённое владение. Самым мудрым для него выходом стала бы отставка: благопристойная, тихая и, главное, – наискорейшая. Он мог бы совершенно справедливо заявить: выборы 1900 года прошли под знаком и во время войны; одержана победа, наступил мир, мандаты не имеют силы и, до начала работы, премьер-министру нужно понять настроение избирателей. Нет сомнений, власть досталась бы либералам, но без большого парламентского перевеса, им бы противостояло сильное и сплочённое консервативное меньшинство, и оппозиция смогла бы вернуться к управлению через четыре или пять лет, около 1907 года. Но Бальфур стал премьер-министром при горячем одобрении видных членов консервативной партии, настроения в избирательных округах ничего не решали: парламент был избран лишь два года назад и должен был работать ещё четыре или пять лет. Новый глава Кабинета взялся за исполнение обязанностей в невозмутимом равнодушии к всеобщему отчуждению общественного мнения, среди консолидации всех враждебных ему сил.
Мистер Чемберлен, едва ли не всемогущий помощник Бальфура, не питал иллюзий. От его острого политического чутья не ушла растущая и противная правящей комбинации сила. Но пылкая натура увела Чемберлена от мудрости и умеренности и он начал исправлять дело безнадёжным способом. Правительство честили реакционным. Умеренные тори и молодые консерваторы твердили о согласии и взывали к либералам. Оппозиция шла к власти под шквал шумных протестов. Чемберлен вознамерился преподать урок противникам, равно как и друзьям из числа слабых и колеблющихся, жестоко расправиться с мятежом и снискать народную популярность на путях крайней реакции. Он поднял флаг протекционизма.
Времена, лишения, свежепринятый акт об образовании сплотили либералов; консерваторов расколол протекционизм или, иными словами, реформа тарифов. Дело дошло до отставки шести министров, пятьдесят консерваторов и юнионистов недвусмысленно отказали правительству в поддержке. Мы видим среди раскольников и молодых членов партии: консерваторы лишились нерастраченой и деятельной энергии, столь нужной для работы в оппозиции. Движению юнионистов-фритрейдеров активно способствовали столпы партии юнионистов, сэр Майкл Хикс-Бич и герцог Девоншир; их поддержал и сам Солсбери: лорд Роберт пребывал в отставке и действовал окольно. Консервативная партия не претерпевала подобного урона со времён откола пилитов.
Бальфур отказался начать свой срок актом отречения; теперь он держал власть в руках и уж совсем не был склонен ослабить хватку. Более того, он видел в партийном расколе худшее для страны, а в ответственности за схизму – тягчайший грех. Премьер-министр действовал с удивительным терпением и хладнокровием, оберегал подобие единства, смирял страсти и, в надежде на успокоение, упорствовал до последнего. Он, весьма искусно и очень тонко, вырабатывал формулировку за формулировкой: антагонистам предлагалось найти в логике формул удобный самообман и убедить самих себя в существовании согласия. Дело дошло до министерских отставок, и Бальфур пустил кровь протекционистам и фритрейдерам в тщательно отмеренных и равных долях. Подобно Генриху VIII, он, в один и тот же день, рубил головы папистам и жёг ярых протестантов – и те и другие равно отклонялись от его средней позиции, от искусственно поддерживаемого премьером компромисса.
Положение осталось скверным, но Бальфур продержался целых два года. Тщетными оказались призывы ко всеобщим выборам. Общество безрезультатно глумилось над правительством, друзья напрасно просили одуматься, попытки врагов ускорить развязку не удались. Неутомимый и невозмутимый глава Кабинета держался непреклонно и оставался премьер-министром. Ясный и объективный ум Бальфура сосредоточился на главном и отторгал ропот, как вещь несущественную. Я рассказывал о критических днях русско-японской войны: Британия неукоснительно поддерживала союзника и это прямая заслуга главы Кабинета.
В то же время, он устоял против искушения – русский флот утопил траулеры Британии у Доггер-банки, но первый министр не нашёл в происшествии повода к войне. Бальфур создал Комитет имперской обороны – орудие наших военных приготовлений. Он довёл до подписания документ особой важности – договор с Францией 1904 года, мы рассказали о нём в предыдущей главе. Но Англия 1905 года осталась безразлична к его достижениям. Доверие к правительству неуклонно падало. Консервативная партия дегенерировала. Оппозиция объединила всех противников умирающей власти, протест набирал силу.
В последних числах ноября 1905 года, премьер-министр Бальфур обратился к королю с просьбой об отставке. Кемпбелл-Баннерман сформировал правительство; выборы назначили на январь 1906. Либеральная партия, со времени бурской войны, разделилась на два крыла: в новый Кабинет вошли представители обеих фракций. Некоторые важнейшие посты достались прославленной многими талантами группе либерал-империалистов. Мистер Асквит взял Казначейство, сэр Эдвард Грей – Форин офис, мистер Хэлдейн – пост министра обороны. Другое крыло, основное течение либеральной политики, собралось вокруг премьер-министра: глава Кабинета назначил сэра Роберта Рейда лордом-канцлером а мистера Джона Морли – министром по делам Индии. Во времена южноафриканской кампании, Рейд и Морли не отрицали необходимости практических военных мероприятий, но неустанно осуждали саму войну; новые члены Кабинета, демократические политики мистер Ллойд-Джордж и мистер Джон Бёрнс заходили в своём миролюбии ещё дальше. Почтенные фигуры лорда Рипона, сэра Генри Фоулера и недавнего вице-короля Индии лорда Эльджина прибавили к достоинствам администрации.
На январских выборах 1906 года консерваторы потерпели полный крах. Парламентская история Англии не знала ничего подобного со времён великого Реформ-билля. Приведу пример: Манчестер, один из принципиальных округов, отверг Бальфура и восьмерых консерваторов в пользу девяти выборных от либералов и лейбористов. После двадцати лет власти у консерваторов осталось только сто пятьдесят мест в палате общин. Либералы получили большинство в сто голосов над прочей совокупностью палаты. Обе великие партии таили глубокие обиды на остальных; лживые хаки-выборы аукнулись злоупотреблениями и откликнулись демаршем против непорядочного ввоза в Южную Африку китайских рабочих.
Либералы, миролюбивые антимилитаристы, противники джингоизма шумно чествовали Кемпбелл-Баннермана; премьер принимал поздравления со всех концов страны и, одновременно, требовал от Эдварда Грея дел совершенно иного сорта. Конференция в Альхесирасе корчилась в муках. Несколько лет назад, немецкое правительство приняло англо-французское соглашение о Египте и Марокко без жалоб и протестов. Более того: в 1904 году имперский канцлер, принц Бюлов, заявил: Германия ничуть не возражает против договора. “По нашему мнению, это попытка устранить противоречия между Англией и Францией на путях дружеского взаимопонимания. Германские интересы не дают причин тому противиться.” Но две партии - пан-германская и колониальная - подняли сильный шум и правительство смутилось. Давление возбуждённых политических сил изменило государственный курс и, всего лишь через год, Берлин открыто напал на договор и искал лишь случая заявить о видах на Марокко. Случай не заставил себя ждать.
В начале 1905 года в Фец прибыла миссия Франции. Посланники Парижа, словом и делом, открыто, вопреки международным обязательствам по Мадридскому договору обращались с Марокко, как с французским протекторатом. Султан воззвал к кайзеру: действует ли Франция с согласия всей Европы? Жалоба дала Берлину повод к защите международного права. Подоплёка немецких арбитражных усилий не оставляла никаких сомнений: Берлин осаживал и предупреждал Францию – не стоит обижать Германию даже и при договоре с англичанами. Последовало радикальное действо. Кайзера убедили выехать в Танжер и там, 31 марта 1905 года, он, вопреки собственному мнению, произнёс составленную министрами речь: это был картель Франции, бескомпромиссный и недвусмысленный. Министерство иностранных дел Германии пустило текст выступления в широчайший оборот и, по горячим следам, (11 и 12 апреля) грозно истребовало Париж и Лондон на общую конференцию всех стран-участниц Мадридского соглашения. Германия использовала все средства чтобы внушить Франции - отказ от конференции означает войну; для пущей уверенности и вящей убедительности, в Париж из Берлина выехал специальный посол {1}.
Франция не была готова к войне: скверное состояние армии, недееспособность России и, вдобавок, слабая правовая позиция в завязавшейся тяжбе. Но Делькассе – французский министр иностранных дел – не отступил. Германия угрожала всё более и, 6 июня, правительство Рувье согласилось на конференцию – единогласно и чуть ли не перед жерлами орудий врага. Делькассе немедленно подал в отставку.
Германия преуспела. Прямая угроза войны сломила волю Франции, правительство пожертвовало Делькассе - министром, принесшим стране договор с Великобританией. Кабинет Рувье настойчиво искал полюбовной сделки: Франция, ценой весомых уступок, желала уйти от унижения на навязанной конференции.
Но Германия намеревалось выжать победу досуха и ни в чём не облегчила участь Франции ни до, ни во время конференции. Страны собрались в Альхесирасе, в январе 1906.
На сцену вышла Британия: домашние пертурбации ничуть не поколебали нас в невозмутимости и стойкости. Англия никоим образом не побуждала Францию отвергнуть совещание. Но и остаться в стороне было невозможно: недавно, на глазах у всего мира мы подписали договор – непосредственную причину сегодняшних военных угроз Германии. Кемпбелл-Баннерман наказал Грею всецело поддерживать Францию в Альхесирасе. Помимо этого – так началась эпоха Мира, Экономии и Реформ – премьер санкционировал диалог генеральных штабов Британии и Франции о совместных действиях на случай войны: шаг величайшего значения и далёких последствий. С этого момента начались интимные, доверительные, неуклонно крепнущие связи военных управлений двух стран. Мы дали мыслям военачальников определённое направление и чёткие границы. Взаимное доверие и обоюдные меры предосторожности росли и крепли в совместной военной работе. Обе страны могли твёрдо настаивать на сугубо техническом значении дискуссий и недвусмысленно отрекаться от каких-либо последствий в виде политических и государственных обязательств, но факт оставался фактом: Британию и Францию связали очень крепкие узы.
Британия пришла в Альхесирас, и совещание обернулось против Германии. Россия, Испания и прочие участники примкнули к Англии и Франции. Австрия указала немцам пределы, через которые не могла перейти. Германия оказалась в изоляции и потеряла за столом совета все достижения военного шантажа. В конечном счёте, Австрия предложила компромисс и дала Германии возможность почётного отступления. События получили серьёзное развитие. Раскол Европы явно оформился, произошла кристаллизация двух систем. Германия пожелала привязать Австрию покрепче. Неприкрытое запугивание потрясло французское общественное мнение. Последовала немедленная и решительная реформа французской армии, союз с Британией окреп и утвердился. Альхесирас встал верстовым столбом на пути к Армагеддону.
Болезнь и смерть сэра Кемпбелл-Баннермана в 1908 году открыла путь мистеру Асквиту. Канцлер Казначейства ходил в первых помощниках премьер-министра и, по мере прогрессирующего упадка сил главы Кабинета, брал на себя ношу за ношей.
Он взял на себя труд провести новый акт о лицензиях: главный вопрос сессии 1908 года; почётная задача привела под руку Асквита крайнее, доктринёрское, до того враждебное, антиимпериалистское крыло партии. Асквит решительно объединился с Ллойд-Джорджем: человеком демократических дарований и растущей репутации. Власть спокойно перешла из рук в руки. Мистер Асквит стал премьер-министром, мистер Ллойд-Джордж – министром финансов и вторым человеком в правительстве. Новый Кабинет, подобно предыдущему, стал завуалированной коалицией. Глубокие противоречия разделяли либеральных империалистов и радикальных пацифистов, сторонников Кемпбелл-Баннермана – последние представляли большинство партии и составили большинство Кабинета. Асквиту, теперь премьер-министру, приличествовала беспристрастность, но его сердце и стремления остались с Эдвардом Греем, военным ведомством и Адмиралтейством. Всякий раз, в виду важных событий, в трудные минуты вынужденного откровения глава Кабинета брал сторону Форин офиса, военных и моряков. Но Асквит не мог, как бы ни хотел этого, поддерживать Грея с эффективностью Кемпбелл-Баннермана. Слово старого вождя было законом для партийных экстремистов. Они могли принять от него почти всё. Радикалы непререкаемо верили, что Кемпбелл-Баннерман не сделает ничего, но лишь совершенно необходимое во внешней и оборонной политике и будет считаться с удовлетворением сентиментов джинго в последнюю очередь. Но прошлое Асквита было иным - он отнюдь не клеймил бурскую войну, а его закадычный друг - министр иностранных дел – заходил ещё дальше и вовсе покидал пути праведные ради патриотических пастбищ. Партийные старейшины усматривали в премьер-министре чужака и следили за его шагами во внешних делах с особой бдительностью. Военный диалог с Францией открыл Генри Кемпбелл-Баннерман, дело нашло оправдание в добродетелях старого премьера: я сомневаюсь, что Асквит смог бы начать и двигать вперёд подобные переговоры.
В 1904 году, спор о свободной торговле привёл меня на скамьи парламентской оппозиции; с той поры, я и Ллойд-Джордж работали в тесном политическом союзе. Он стал первым, кто приветственно встретил меня. До падения Бальфура, мы сидели рядом и действовали совместно; остались близкими друзьями и при Кемпбелл-Баннермане: тогда я вошёл в администрацию заместителем министра по делам колоний. Сотрудничество продолжилось и при новом правительстве – я стал министром торговли, членом Кабинета и мы – по разным причинам, но вместе – приняли сторону противников своеволия в военных и международных делах. Должно понять, что всяческие сочетания различных позиций и несхожих характеров свойственны и обычны для любой сильной и перворазрядной британской администрации и ни в коей мере не препятствуют гармоничным и согласным отношениям: мы работали с приятностью, в атмосфере обходительности, дружбы и доброй воли.
Через короткое время начался следующий европейский кризис. 5 октября 1908 года, Австрия, без разговора и уведомления, объявила аннексию Боснии и Герцеговины. Обе провинции принадлежали Турецкой империи и управлялись Австрией по Берлинскому договору 1878 года; аннексия означала лишь формальное подтверждение фактического состояния дел. Летом случилась младотурецкая революция; казалось, что Австрия увидела возможное восстановление турецкого суверенитета над Боснией и Герцеговиной, перехватывает инициативу и делает опережающий ход. Возможно, что благоразумная и вежливая дипломатия обеспечила бы Австрии желаемые удобства. Более того, ход переговоров с Россией – наиболее заинтересованной в деле великой державой – тому благоприятствовал. Но министр иностранных дел Австрии, граф Эренталь, не довёл до завершения диалог с Россией, не договорился о приемлемой компенсации, но прервал дискуссию внезапной и грубой декларацией аннексии. Это был акт особого, жестокого, публичного унижения России и личное оскорбление её представителя на переговорах - господина Извольского.
Поднялась злоба, посыпались протесты. Британия отказалась признать аннексию равно как и одновременное объявление независимости Болгарии - мы опирались на решение Лондонской конференции 1871 года: “Неотъемлемый принцип международного законодательства таков, что ни одна из стран не может уйти от обязанностей по договору и не может изменить его формулировки иначе, чем по соглашению с другими участниками договора.” Турция громко осудила беззаконие и начала эффективный бойкот австрийской торговли. Сербия провела мобилизацию. Но реакция России оказалась много серьёзнее. Австрия возбудила в русских лютую злобу, и до Великой войны остался лишь один, последний шаг. Личное несходство Эренталя и Извольского сыграло свою роль в конфликте двух стран.
Великобритания и Россия склонялись принять случившееся и, в то же время, настаивали на конференции. Австрия, при поддержке Германии, отказала. Главной опасностью стали возможные и резкие движения Сербии. Эдвард Грей дал ясно понять, что Британию не удасться вовлечь в войну из-за балканской свары и приступил к усмирению Сербии, утихомириванию Турции; Россия получила от Британии всецелую дипломатическую поддержку. Ссора шла до апреля 1909 и закончилась поразительным образом. Австрия решила выставить Сербии ультиматум и объявить войну при отказе Белграда признать аннексию Боснии-Герцеговины. Тут вмешался канцлер Германии, Бюлов: Россия - настаивал он – должна посоветовать Сербии отступить. Державы должны признать аннексию - официально, без созыва конференции. Сербия не получит компенсаций. Германия ждёт из Петербурга положительного ответа без каких-либо предварительных сношений России с правительствами Франции и Британии. Если Россия не согласиться, Австрия объявит Сербии войну при полной и совершенной поддержке Германии. Россия встала перед войной с австро-германским союзом и сникла, как это случилось с Францией три года назад. Англия осталась одинокой защитницей международного права и святости договоров. Тевтоны одержали полную победу. Но триумф был куплен опасной ценой. В 1905 году, Франция претерпела дурное обхождение и провела полную военную реорганизацию. В 1910 году пришёл черёд России: армия царя, и без того великая числом, выросла в огромной степени. Схожие обиды сцементировали альянс России и Франции: союзники сомкнули ряды и принялись за работу – Париж и Петербург бросили русский труд и французские деньги в стратегическое строительство, в укрепление западной русской границы сетью железных дорог.
Пришла очередь Британии: германское давление обратилось против нас.
Весной 1909 года, первый лорд Адмиралтейства Маккена неожиданно потребовал для флота не менее шести новых дредноутов. Он обосновал запрос быстрым ростом германского флота: рейхстаг принял морскую новеллу 1908 года, новый закон предусматривал ускоренное строительство и увеличение числа кораблей, Адмиралтейство всерьёз обеспокоилось. В то время, я относился к угрозе из Европы со скептицизмом и не удовольствовался доводами Адмиралтейства. Предложение немедленно нашло во мне и канцлере Казначейства дружных оппонентов; мы взялись за изучение доводов морского ведомства, и пришли к совместному заключению: достаточно будет четырёх кораблей. Дискуссия вовлекла меня в тщательные штудии, я проанализировал современные и прогнозируемые характеристики военно-морских сил Германии и Британии. Адмиралтейство утверждало, что положение станет опасным в 1912 году: я не мог с этим согласиться, находил цифры военно-морского ведомства преувеличенными и не верил, что Германия строит дредноуты тайно, в обход опубликованных морских законов. Новая программа давала немцам четыре дредноута, и я настаивал, что с учётом кораблей додредноутного типа - мы опережали в них Германию – британскому флоту гарантировано достаточное превосходство к “опасному году” – так стали называть 1912 год. Так или иначе, но текущий бюджет оставался в силе: Адмиралтейство настаивало на закладке пятого и шестого кораблей лишь в последнем месяце финансового года, в марте 1910. Мы с канцлером Казначейства предложили одобрить четыре дредноута на 1909 год, и решить судьбу дополнительных двух в прениях по программе 1910 года.
В свете сегодняшнего дня объёмистые записи дискуссии 1909 года не оставляют сомнений – мы были совершенно правы во всём, что можно было предвидеть исходя из фактов и цифр.
Мрачные предсказания Адмиралтейства никоим образом не сбылись; Британия сохранила достаточное преимущество и в 1912 году. Германия не вела секретного строительства дредноутов, адмирал фон Тирпиц не лгал и не скрывал истинного состояния германского кораблестроения.
Полемика вышла за стены Кабинета, поднялось сильное волнение. Дебаты накалили обстановку. Никто не хотел понять истинного предмета спора. Широкие слои граждан впервые открыли глаза на германскую угрозу, по стране прокатилась неподдельная тревога. В конце концов, удалось найти необычное и характерное решение. Адмиралтейство требовало шести кораблей, экономисты предлагали четыре: остановились на восьми. Но пять из восьми дредноутов встали в строй лишь после того, как “опасный”, 1912 год, мирно ушёл в прошлое.
Мы с канцлером Казначейства оказались совершенно правы, но правы в прагматическом смысле и совершенно не поняли подспудного хода судеб. Честь и слава первому лорду Адмиралтейства, Маккене: он устоял перед мнением партии и дал бой, в мужестве и с решимостью. Мог ли я вообразить, что к следующему правительственному кризису вокруг флота наши с Маккеной роли переменятся, мог ли я представить, что в конечном счёте приму новые корабли – их вывело в море несгибаемое упорство первого лорда – с распростёртыми объятиями?
Точное число необходимых к тому или иному году кораблей могло дебатироваться так и этак, но главный, неоспоримый факт был понятен нашему народу: Берлин собирается подкрепить несравненную немецкую армию флотом и, к 1920 году, далеко превзойдёт морскую мощь современной Британии. После морского закона 1900 года последовали поправки 1906 года, за расширенной программой 1906 года – новелла 1908-го. Уже в 1904 году кайзер, краснобайствуя в Ревеле, назначил себя “адмиралом Атлантики”. Рассудительные люди по всей Англии пришли в глубокое беспокойство. Для чего Германии огромный флот? С кем они меряются, с кем соревнуются, как будут использовать корабли, против кого, если не против нас? Волновались не только политики и дипломаты, тревога пустила обширные корни и росла повсеместно: пруссаки задумали недоброе, они завидуют блеску Британской империи и, буде возможность поживиться за наш счёт – воспользуются случаем в полной мере. Пришло прозрение – бездействие тщетно и лишь контрмеры могут повернуть Германию вспять. Немцы увидели в нашем нежелании строить корабли дефект национального духа и дополнительное подтверждение собственных притязаний - возмужавшей расе стоит дерзнуть и сместиить истощённое, миролюбивое, чрезмерно цивилизованное, пережившее свою силу сообщество с несоразмерно высокого места в мировых делах. Всякий увидит опасность, если не злоумышление, в рядах цифр – германское и британское кораблестроение за три года работы либерального Кабинета.
В 1905 году Британия построила 4 корабля, Германия – 1.
В 1906 году Британия уменьшила программу до 3-х кораблей, Германия увеличила до 3-х.
В 1907 году Британия продолжила сокращение и остановилась на 2-х кораблях, Германия же дополнительно расширила программу до 4-х.
Красноречивые цифры.
Едва ли не каждый, постепенно и вынужденно пришёл к неизбежному заключению: если мы отстанем с флотом, то наверстать будет очень трудно.
Перед читателем прошло пять лет; три державы из числа главенствующих встрепенулись и глубоко обеспокоились политикой Германии и ростом её вооружений. Прямая угроза войны вынудила Францию и Россию склониться перед немцами. Германский сосед усмирил сопротивление недвусмысленными намерениями применить силу без жалости и ограничений. Обе державы предпочли уйти от кровавых испытаний и вероятного краха ценой всего лишь покорности. Чувство пережитого оскорбления усугубилось боязнью будущих унижений. Третья страна, не готовая к войне, но недостижимая для врага и неотделимая от мировых дел – Британия – ощутила чужие и властные руки на самих корнях государственного бытия. У наших дверей появился германский флот и его рост - быстрый, уверенный, методичный означал неминемую опасность, требовал от нас усердного напряжения сил и бдительности: не мирных, но военного времени. Россия и Франция наращивают армии: Британия, под бременем таких же обстоятельств, должна увеличить свой флот. Пробил час и три встревоженные державы сошлись для совместных действий: враг больше не возьмёт их поодиночке. С этого времени, исподволь, но начинается координация военных приготовлений трёх союзников и три страны понимают безопасность как общее дело.
О безрассудные германцы! Вы упорно трудитесь, напряжённо размышляете, топчете плацы Фатерлянда в атаках и контратаках, пускаетесь в долгие расчёты; вы раздражены среди весны своего процветания, досадуете перед изобилием плодов земных и ни один бастион, ни одна защита вашего же мира и славы не устоит перед немецкой рукой!
“Ситуация 1909 года – пишет Бетман-Гольвег, будущий преемник Бюлова – стала результатом позиции Британии и действий Германии: Лондон твёрдо принял сторону Франции и России, британская политика традиционно развернулась против сильнейшей на тот момент державы Континента; Германия упорно следовала военно-морской программе, вела решительную восточную политику и, помимо прочего, выстраивала необходимую защиту против Франции – предвоенный Париж никоим образом не умерял враждебности.
Британия заявила о дружбе с франко-русским союзом, и мы увидели в этом чудовищное усугубление всех агрессивных тенденций военной конвенции; тем временем, Англия, в растущем ужасе, наблюдала за нашим крепнущим флотом и переживала посягательства на свои древние права в восточных делах. Время слов безвозвратно прошло. Пришли холода и небо затянуло облаками недоверия.”
В таких словах новый канцлер Германии описывает доставшееся наследство.
Пришло и его время добавить к тревогам мира.
Глава 3.
Агадир.
Весной 1911 года французские войска заняли Фец. Военная экспедиция усугубила растущее раздражение Герм